Встречи.
Главная страница

Записки психиатра
Заглавная страница.

Сука.
Заглавная страница

-12-

-Что происходит? Она выплёскивает в меня всю свою грязь и гадость и ожидает моей реакции, разумеется, негативной. Она надеется испугать меня, увидеть в моих глазах страх, отвращение, ещё лучше – ужас. И таким образом расслабиться. Приятно всё-таки. Ан нет, не тут-то было, не на того напала. Я придаю лицу максимальное спокойствие, напяливаю маску равнодушия и отстранённости и пишу: "Отрицает мысли о самоубийстве". Чтобы меньше вопросов. Как говорит Лайкин: "Эта фраза - твой страховой полис".

Зато Мазаль растеряна, ожидала другого: "Вы знаете, какое моё самое переживание?"

-Расскажите.

-Роды в сортире.

-Надеюсь хоть чистом, - непроизвольно вырвалось у меня, -Просто никогда ничего подобного не слышал. Про себя думаю: "Самом грязном и вонючем. Как романтично. Какая она всё же прелесть". Спросить про ребёнка у меня язык не повернулся. Я пытаюсь придать теоретическое обоснование происходящему. Наверное, именно это психологи называют механизмом психологической защиты. И речь идёт о самого низкого и примитивного уровня – проективной идентификации. Если я чего не напутал? Надо бы обсудить с профессором Шнейдерманом и Лайкиным.

-Но даже если у меня есть мысли о самоубийстве, но я не в психозе, то вы не имеете права посылать за мной санитаров, как это сделал этот идиот Шиферзон…

-Говорил ведь вам и просил вас, - вновь я обрываю Мазаль, подумав, - Она подчёркивает наше ашкеназийство. Или я уже тоже стал параноидным?

-Как будто бы прочитав мои мысли, Мазаль говорит: "Мой муж поляк. Его мать ненавидит меня".

-И не удивительно. Хотел бы я увидеть способного жить с ней и любящую её свекровь, - подумал я и сказал, - Мазаль, во-первых, он не поляк, а еврей из Польши. И во-вторых, зачем вы мне это сказали?

-Он приедет за мной.

В этот момент в дверь постучали и тут же открыли. В щель просунулась кучерявая голова и усики под носом картошкой на добродушно-простодушном толстом и круглом лице.

-Это он. > -Вы хотите мне что-нибудь сказать?

Мужчина, жмётся, пожимает плечами - выражает полное непонимание и недоумение.

Мазаль встаёт: "Чего это вдруг. Я не разрешаю и не разрешу вас допрашивать его по моему поводу. Это по закону.

-Хорошо, будем действовать строго по закону. Но Мазаль, я вижу, что вам плохо. Я предлагаю вам изменить лечение.

-А по закону вы не имеете права лечение мне менять без моего согласия. Не надо – я всё равно вашу отраву принимать не собираюсь и не собиралась.

-Хорошо, всё по закону. Всё-таки рекомендую вам продолжать лечение.

-Хорошего тут ничего нет…

-Нет более…

-Вы меня не только не можете вылечить, но даже помочь…

Когда за больной захлопнулась дверь, я вдруг подумал: "Её имя переводится на русский – удача, счастье. Как издевательство. Она ведь – тяжелобольное, несчастное существо, раздираемое и уничтожаемое своим же бессознательным или чем-то там ещё. Нет ей лечения. Нет исправления. Она так родилась. Такой и умрёт. Она – отвратительна, но она не виновата в этом. Она страдает. И страдает её окружение. Мы все бессильны перед бесчинствующими в ней силами... А перед бесчинствующими в нас самих не бессильны?"

Новый в диспансере врач-ординатор доктор Якир - высок, статен, голубоглаз. Настоящий арийский архетип, только что родился он чистокровным евреем-литваком, то есть, одним из считанных чудом уцелевших потомков на 95% уничтоженных немцами евреев Литвы. Доктор Якир всегда демонстрирует олимпийское спокойствие. Говорит негромким, ровным голосом. Пишет малюсенькими буковками. Объясняет свой почерк просто и элегантно: "В случае судебного разбирательства трудно понять написанное, и в случае необходимости, например, на суде будет возможность манипулировать. значит легко говорить необходимое для защиты". Врачи всех стран мира пишут для прокурора. Как-то в подпитии, потеряв свойственный ему контроль, Сруль раскололся:"Я слушаю цуресы (беды, идиш, из иврита) больных и думаю: "Ну, моё дело ещё не так плохо". Одно время доктор Якир носил испанского типа бородку, которая ему очень шла. Но сбрив её, стал выглядеть намного моложе своего возраста. Без сомнения был одним из лучших врачей, которого признавал даже Лайкин, называя: "Эндогенным психиатром". К этой наивысшей категории Лайкин относил, разумеется, и себя. "Ты не эндогенный психиатр – ты изучал другие специальности, а эндогенный психиатр на это не способен физически, и морально, и психически", - в подпитии ставил меня на место Роман.

Думая о манящем впереди заведовании, я зашёл в кабинет доктора Якира. "У меня к тебе некоторое как бы значит дело".

-Говори.

Доктор Якир неторопливый, рассудительный, выдержанный, ., холодный. Знает себе цену и никогда не снизит её и на копейку. Умный. Для меня неприятный… "Зачем я пришёл к нему просителем? Выбора нет?" – переступил с нога на ногу – предложения сесть не поступило.

-Говорю, - вместе с неловкостью и неудобством положения в голове мелькнуло, - Вообще ненавижу просить, но выбора нет, - взявшись за спинку пустого стула пациентов, я продолжаю, - У меня есть больная Сегаль Ирина – дефектная шизофреничка, несчастная девица. Что полбеды. С ней можно было бы договориться. С кем мне не удалось договориться, так это с её мамой. У них патологический симбиоз: властная, тоталитарная мать и слабая, больная дочь, - я говорил, думал, - Сказать про бабки или нет? Это всё равно выплывет, того и гляди в виде шантажа меня. Ни в коем случае, - похолодел я, в параллель, произнося, - Короче, из-за обострения я дал ей Этумин (нейролептик – лечение психоза)…

-Сколько?

-Пустяк, таблетку в день

-Действительно немного.

-Но ей и этого хватило. Побочные действия и она отказалась иметь со мной дело…

Она права, - без малейшего намёка на улыбку, спокойно и ровно приятным тоном произнёс доктор Якир.

-Глумится тварь, - испытал я огромное желание щёлкнуть его по носу, но вместо этого с дурацкой улыбкой произнёс, - Вот и хочу, чтобы ей было с кем иметь дело в виде тебя.

-Хорошо, – спокойно и ровно ответил он после некоторого молчания.

Я вздохнул с облегчением: "Вот и ладушки. Пригласи её, пожалуйста, чем раньше, тем намного лучше. Её, кстати, пользовала и доктор Нисимова. Кончилось её пользование скандалом по поводу принудиловки. Имей в виду, слово Нисимова для них – красная тряпка".

-Как-нибудь разберусь.

-Разберись, разберись, разберись, - с огромным удовольствием покидаю я кабинет доктора Якира.

Неожиданно я думаю, каким успехом Сруль пользуется у женщин. Вспоминаю, как он сказал: "С таким именем у меня никогда не было кличек". С его внешностью, он мог бы пройти любой нацистский тест на "расовую полноценность" и быть великолепным шпионом в лвреям Второй мировой войны. Если только его спокойствие не напускное. Что на самом деле творится у него внутри? Мне лично с ним очень тяжело. Из-за меня, наверное.

Вернувшись к себе, я с удовольствием развалился на стуле. Но блаженство мгновенно прошло. Осталось чувство поражения, несостоятельности, прокола, Непрофессионализма. "Да, Лайкин прав: я не эндогенный психиатр. А жалко".

Дома опять поругался с женой. Я даже не знаю, по какому поводу. Нет ни одной темы согласия. Я устал. Мне надоело. Я думал, что живу с ней ради детей. Мне всё больше и больше кажется, что Лариса перетаскивает детей на свою сторону. Она подкупает их. Делает всё, что они не попросят. Она портит и развращает детей. Я только не знаю, что с этим делать.

На следующий день, выйдя из машины, я столкнулся с Мириям. Каждая встреча с ней удар. Я глупо улыбаюсь, мучительно ищу слова. Мгновенно внутренним взором вижу её коленопреклонённой возле свежего холмика, только-только скрывшего свежие останки её погибшего сына. Каждый раз я думаю о вине родителя не смогшего сохранить ребёнка. Вспоминаю, что мои сыновья собираются в боевые части. Несколько часов после я должен приходить в себя.

Мы улыбнулись друг другу и молча вошли в диспансер. Я думал, что не могу себе представить её положения.

Охранник – молодой, высокий парень из России сказал мне по-русски: "Тут ваша, извините, пизданутая пациентка или мать чья-то. Вы скажите ей. Каждый раз устраивает мне тут. Не даёт осмотреть. Скажите ей".

-Кто это? - почувствовал я необъяснимую тревогу.

-Откуда я знаю.

Пройти мимо наблюдательного поста регистраторов, не заглянув и не поздоровавшись, действо совершенно запрещённое. Лили совсем и не шутит: "Кто нам не сказал: "Здравствуйте", тот и не на работе". Сама доктор Тернер по приходу, всегда занимает зазор между стоящими перпендикулярно друг другу столами регистраторов Лили и Рики. Лили сидит лицом к двери и стеклянному окну – всех входящих осматривает её заинтересованный взгляд. Выходящих – тоже.

-Мать Сегаль оставила для вас письмо – опешила меня Лили, - Вы сегодня сидите в 5 кабинете.

-Спасибо, - взял я конверт, почувствовав всю его необычайную тяжесть, как будто бы не из бумаги, а из свинца, и удивительную неприятность.

-Письмецо явно не любовного содержания и не благодарность, - разрывал я конверт. "Доктор Гершензон мне у вас купить нечего, сама бы чего-нибудь продала".

-Какая прелесть, - откинулся я на спинку стула и несколько мгновений сидел в прострации. Но делать нечего, следовало продолжить занимательное чтение: "Я глубоко в вас ошиблась – вы не врач, вы – дерьмовый врач. Вы ничего не понимаете в психиатрии. Вы не стоите копейки в базарный день. Даже ещё меньше. Вы не заметили, что Ирочка худеет, значит, она не принимает лекарства. Как вам диплом-то дали. Какая трагедия, что такие бездари как вы портят наших детей. Мой вам совет. Немедленно бросайте медицину и идите дворником. Хотя, вы и там не задержитесь – столько грязи после вас остаётся. Брррр. Но мне не до вас. Мне на вас плевать и чихать. Верните мне всё моё. Вы не заслуживаете ничего и даже больше. Не уважающее вас и крайне пострадавшее от вас семейство Сегаль".

-Неужели Лили его прочитала? – с содроганием думал я, - Нет, она не знает русского. Кто-то перевёл. Совсем прекрасно. Не может быть. Нечего впадать в паранойю. Это заведование и страх прокола делают меня совсем дураком.

Испытывая внутреннюю дрожь, я тут же набрал номер пострадавшего от меня семейства и не уважающего к тому ж. На моё счастье ответила сама мадам.

-Придите, пожалуйста, завтра в 10-00 утра, по местному времени, чтобы я вам все, что не просил у вас, а вы меня упросили, - неожиданно я подумал, что она записывает меня на магнитофон. Всё хорошо. Это уже бред. Страх потерять работу…

-Буду, - удивительно мирным, тихим и спокойным голосом произнесла мадам Сегаль.

Принимая больных, я обдумывал завтрашнюю встречу. В подсознании всё время крутилось подозрение: "Она может прийти с магнитофоном. Добивать врага, так добивать. Хотя, что она может записать? Надо всё время повторять: "Это вы сами упросили меня взять у вас совершенно ненужное мне".

Хаджадж Ривка – худа, но оформлена по самым высоким женским стандартам. Черноволоса. Могла бы выглядеть даже почти красивой, если бы не застыло в её лице что-то презрительно-отталкивающее. Она всегда в плохом, раздражительном настроении. Уже несколько раз, выйдя из моего кабинета, Ривка пыталась покончить с собой, отравив себя лекарствами. Один раз почти преуспела: её еле вывели из комы. Я даже перестал спрашивать её, думает ли она убить себя – бессмысленно, скорее всего, соврёт – дорого не возьмёт. Но и жизнь у неё, правда, не сахар. Пережила несколько изнасилований, первое в 7 лет – родной дядя уважил дочку сестры, последнее - прямо в психбольнице. И как последствие двойное везение: сифилис вместе с беременностью…

-Как вы себя чувствуете?

-Как я могу себя чувствовать? Чего вы меня спрашиваете всё одно и то же?

-Такова современная психиатрия.

-Помочь вы не можете, только в душу лезете, а там вам делать нечего.

-Как вы хотели бы, чтобы вам помогли?

-Это вы должны знать, вы учились, вы за это деньги получаете. А на самом деле, никак. Оставьте меня в покое. Что вы меня всё время вызываете?

-Ну, да, огромные деньжищи, - пробормотал я по-русски и спросил, - Что вам больше всего мешает?

-Жизнь.

-Значит…

-Ничего не значит. Запишите у себя, что у меня мыслей о самоубийстве нет. Ещё раз попасть в эту проклятую больницу, где меня изнасиловало это омерзительное и вонючее… Какая мерзость. Я до сих пор отмыться не могу. Ощущаю его блевотный запах. А потом я ещё и забеременела… - слёзы навернулись на глазах Ривки, - А потом ещё и лечилась от сифилиса. Почему я давно не сдохла?

Я записал: "Мыслей о самоубийстве не высказывает".

-Илья, ты занят? Зайди ко мне, - не услышав ответа на вопрос, заведующая мгновенно приказала.

-Вот и началось долгожданное и долго подготовляемое представление, - думал я, стуча в дверь кабинета доктора Тернер.

-Как жизнь? – перевела она глаза с бумаг на меня.

-Бьёт ключом и всё по голове, - хотел произнести я по-русски, но в последний момент одумался, - Хорошо.

Во взгляде заведующей проскочило недоверие. Так мне привиделось. "Хорошо, так хорошо. Я хочу дать тебе одного больного. Он на принудительном амбулаторном лечении. Всё время в психозе. Отказывается от лекарств, но на приём всегда приходит. У меня нет никаких оснований для принудительной госпитализации – он не опасен… пока, во всяком случае, но его надо будет видеть раз в неделю… Знаешь что, я тебе переведу ещё одного больного. Этот опасен для меня, - доктор Тернер передёрнула плечами, - Он мне угрожал, но не явно, тогда я бы его как районный психиатр тут же закрыла бы. Когда я попыталась выяснить, что означают его намёки, то он категорически всё отрицал. Я уверена, ты справишься и с тем, и с другим. Пригласи их как можно скорее. Фамилия одного Абутбуль, другого – Гуэто. Лили их знает и тебе поможет".

Я кивал головой и думал: "Именно этого мне сейчас больше всего и не хватает". И вспомнил советское, что говаривал мой отец: "Я – начальник, ты – дурак. Ты – начальник, я - дурак".

возврат к началу.